Версия для слабовидящих
Иван Жидких, Ответственный секретарь Комитета РСПП по климатической политике и углеродному регулированию на сайте Ведомости.
В начале августа климатическая повестка оказалась в центре внимания. 6 августа президент подписал указ, устанавливающий новую, более амбициозную цель по сокращению выбросов парниковых газов к 2035 г. А за несколько дней до этого профильные эксперты собрались на форуме на Сахалине, чтобы обсудить промежуточные итоги «сахалинского эксперимента» – проекта по достижению углеродной нейтральности в пределах отдельно взятого региона. Может сложиться впечатление, что национальная климатическая политика пошла по пути ужесточения, а заявляемый успех «сахалинского эксперимента» может положить его механизмы в основу достижения новой национальной цели. Так ли это на самом деле?
«Сахалинский эксперимент» рассматривается как успешный пример квотирования выбросов и апробации инструментов снижения эмиссии парниковых газов. И уже начали обсуждаться возможности ускоренного тиражирования этих практик в других регионах. Однако досрочное достижение углеродной нейтральности на Сахалине заставляет задуматься, может ли этот эксперимент стать моделью для всей страны.
Прежде чем говорить о тиражировании «сахалинского опыта», особенно в регионах с принципиально иной структурой выбросов, стоит разобраться, что на самом деле привело Сахалин к углеродной нейтральности. Например, выясняется любопытный факт: вовсе не квотирование сыграло ключевую роль.
Изначально Сахалин находился в выгодных условиях – разница между выбросами и их поглощением составляла всего около 10%. А в 2024 г., после пересмотра данных регионального кадастра и совершенствования методик расчета, оценка эмиссии и вовсе сократилась в пять раз. Те самые 10% выбросов, которые предстояло сократить для достижения углеродной нейтральности, путем методологических уточнений превратились из 1,9 млн т в 374 000 т СО2-эквивалента. Это, а также уточнение объемов поглощения парниковых газов природными источниками обеспечило региону не просто углеродную нейтральность, но даже углеродную отрицательность (нетто-эмиссия региона в 2024 г. составила -82 000 т СО2-эквивалента).
При этом выбросы от энергетики, как и промышленные выбросы, за время эксперимента (2022–2024 гг.) продолжали хоть и незначительно, но расти. Так, рост в секторе энергетики с 2022 по 2024 г. составил около 630 000 т СО2-эквивалента, а в секторе промышленности за тот же период выбросы парниковых газов выросли на 7500 т СО2-эквивалента.
Можно ли тиражировать этот опыт, например, в Якутии, где безусловно огромен потенциал поглощения парниковых газов природными экосистемами (на Якутию приходится 11% всех лесных ресурсов России), но оценки выбросов и поглощений пока находятся в разработке. Или же в регионах, где сосредоточено производство металлов, химии, энергоресурсов, но нет таких лесных ресурсов.
Сторонники распространения квотирования на другие регионы упускают из виду несколько важных моментов. Можно вспомнить недавние выводы специалистов Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, опубликованные в «Первом ежегодном национальном докладе о климатической повестке в России». Специалисты прямо указывают – тиражирование эксперимента в других субъектах не поможет ни защититься от CBAM, ни интегрироваться в глобальный углеродный рынок, ни увеличить бюджетные доходы. А введение в России цены на углерод с охватом всех ключевых отраслей экономики приведет к сокращению объема ВВП страны вплоть до 7%. Более того, сама необходимость жесткого регулирования выбросов в России сегодня выглядит сомнительной. После уточнения данных национального кадастра оценка нетто-эмиссии страны сократилась почти вдвое. Сегодня у страны нет необходимости интенсивно сокращать выбросы парниковых газов за счет введения механизмов углеродного ценообразования (кроме добровольного углеродного рынка).
Кажется, схожей «спокойной» позиции придерживается и профильное Минэкономразвития России. Куда важнее обеспечить устойчивые темпы социально-экономического развития, а снижать эмиссии можно за счет постепенной и экономически оправданной модернизации энергетики, реализации климатических проектов и сквозного повышения энергоэффективности в экономике. Россия – одна из немногих стран, которая может себе это позволить, и странно не воспользоваться этим преимуществом.
Должны ли все или отдельные субъекты Российской Федерации становиться углеродно нейтральными? Отнюдь нет. Наша страна – мозаика из разных природных экосистем, энергетических и промышленных моделей. Отдельные регионы могут легко и недорого достичь углеродной нейтральности, какие-то заведомо являются «чистыми» поглотителями парниковых газов (в первую очередь за счет своих экосистем). Другие регионы обеспечивают промышленное развитие, энергетическую безопасность и фактически формируют основную долю ВВП страны, при этом осуществляя значительные эмиссии парниковых газов.
Было бы странным при этом в ходе экспериментов навешивать каким-то регионам ярлыки «зеленых», как бы поощряя, а другим – ярлыки «черных», как бы осуждая. Вряд ли кто-либо заинтересован в подобной сегрегации. Россия всегда была сильна своим единством. И национальных климатических целей мы можем спокойно и эффективно достичь общими усилиями всех регионов – пусть кто-то больше поглощает, а кто-то больше эмитирует. Вместе регионы смогут эффективно обеспечить достижение углеродной нейтральности страны до 2060 г., как предписано президентом. В любом случае спешить надо медленно. Углеродную нейтральность если и тиражировать по регионам, то с осторожностью, и уж точно дождавшись окончательных выводов и оценок итогов «сахалинского эксперимента» в 2028 г. А национальные климатические цели России могут быть достигнуты с использованием других инструментов.